Когда тихой тенью скользишь вдоль берега, поневоле начнёшь жалеть несчастных, которые ломятся сквозь кусты с таким треском, с каким не каждый вальбон издаст, падая с горы. Впрочем, дело вовсе не в тишине и даже не в эстетике, дело в банальной осторожности: у шумных мало шансов стать удачливым охотником, и много шансов стать вкусным десертом для тех, кто не прочь перекусить свежим гайром.

А вот когда всё закончено, и нужно выждать пару часов в полной неподвижности — это как раз то самое время, когда многие решают больше не быть охотниками. Два часа неподвижности ради богатой добычи, два часа вынужденного безделья. Но я люблю эти два часа — солнце лежит на самом горизонте, как спелый мандарин на голубой тарелке озера, ветра нет, вода настолько спокойна, что если лечь на берегу и прижать ухо к песку, то слышно, как под водой сплетничают рыбы. И вот в этот момент можно писать что угодно, главное выбрать совершенно безопасное место и подальше от воды, знаем мы...

Нет, это не дневник, дневники заводят от безделья и скуки несчастные узники гаремов поневоле. Это записная книжка охотника. В самом деле, что у меня с собой? Голова, руки-ноги, набор ловушек и так, по мелочи.

Вчера вечером у нейры было плохое настроение, видимо, ей приходится несладко в вынужденном заточении. Скорее всего, болит глазница, но посмотреть ближе я не могу. Она упёрто лезла на берег, и едва не достала меня — спасался на пальме. Так и сидели — я орал и ругался на верхушке, она пыталась меня оттуда снять. По морде было видно, что переживает и злится — хотя какая там мимика у рыбы. Рыбы в озерке было немного, подземный канал завалило, так что и ей не выбраться, и рыбе не приплыть. И вот на, голодная, как тысяча чертей, барражировала снизу, время от времени грозно выпрыгивая из воды. Я молился и радовался, что в этом месте небольшая глубина, и она не может под водой разогнаться. Связка шак-шак валялась слишком далеко от кромки воды, чтобы она могла достать. Всё же умная какая, не поскакала через склон за мясом, всё рассчитала — назад скакать будет труднее. Где умная, а где дура дурой — как я её покормлю, если она не даёт мне слезть? Конечно. я понимаю логику нейры, с её точки зрения процесс кормёжки занимает очень мало времени — гайр, разожми руки, и падай ко мне. Вот только меня, по понятным причинам, такой банкет не устраивал. Подумал... если швырнуть кокос подальше, можно надеяться, что рыба кинется в ту сторону. а я как раз смоюсь. Заодно швырну ей шак-шак, пусть ест. Сколько должна слопать нейра, чтобы отупеть от сытости?! Вот главный вопрос! Если её накормить до отвала, чтобы брюхо стало толстое, то можно будет спокойно подойти к воде и вылить туда пару вёдер воды из реки. Тогда она поправится, разберёт чёртов завал и уплывёт. Не хочу даже думать, что кто-то сможет прийти в моё отсутствие и обидеть бедную маленькую девочку...

Выбраться я выбрался, покормил несчастную, не будь она такой упрямой, сам бы нырнул и посмотрел, что там с завалом, но ведь сожрёт, и спасибо не скажет. Вечер был суматошный, много знакомств, посмотрел на лейров вблизи. Не могу даже себе прокомментировать — я от них глупею и теряю способность нормально разговаривать. Они потешаются, конечно. Забавно, наверное, смотрится. Чудесный закон жизни: то пусто, то густо, то нет ничего. Внезапное скопище лейров всех мастей и характеров... языки у них, конечно, подвешены получше моего. С другой стороны — болтать не мешки ворочать. Зато теперь я понимаю, почему отец говорил, что нет большего позора для мужчины, чем ударить лейра — нужно быть полным придурком, чтобы попытаться намеренно испортить красоту. И потом, удар в лицо для гайра это так, мелочи жизни, а лейр возьми да и помри, и что потом делать? Позор всему дому... Нет уж, пусть что хотят болтают, у них голоса красивые, птицы стыдливо молчат.